Триста лет назад там был Пётр - Царь.
Пели "Отче наш", и звонил звонарь.
Царь вошёл крестясь, тут все пали ниц,
Ба, да он один, без официальных лиц.
А я бежал туда, да как по скатерти,
Поклониться Руси, Руси-Матери.
Что же вдруг застыл и взгляд мечется?
Нет, протру глаза, вдруг мерещится!
Нынче здесь исполком, стены драные.
Не запить бы с горя, глянь, все пьяные.
Эх, висеть бы да за шабаши,
А гиды вешают лапшу на уши!
Припев:
Вижу взгляд твой, от слёз затуманенный,
Монастырь ты мой, белокаменный,
И во мне теперь стонут по-чёрному
Купола твои золочёные.
Рыл пятьсот нынче здесь пропивающих,
Охраняют Монастырь от охраняющих.
Там и мент один, тоже пьянь, поди.
Нет хозяина, прости Господи!
Где стояли леса, там одни столбы,
Эх, проклятого буржуина бы.
Он помог бы нам из милосердия,
Там ж столовая в келье Сергия!
Припев.
Но стоит Монастырь на зло всем врагам,
Гордо свой хребет подарив ветрам.
Лишь стенания стен, зов утробный их,
Что наделали, люди добрые?Триста лет назад там был Пётр - Царь.
Пели "Отче наш", и звонил звонарь.
Царь вошёл крестясь, тут все пали ниц,
Ба, да он один, без официальных лиц.
А я бежал туда, да как по скатерти,
Поклониться Руси, Руси-Матери.
Что же вдруг застыл и взгляд мечется?
Нет, протру глаза, вдруг мерещится!
Нынче здесь исполком, стены драные.
Не запить бы с горя, глянь, все пьяные.
Эх, висеть бы да за шабаши,
А гиды вешают лапшу на уши!
Припев:
Вижу взгляд твой, от слёз затуманенный,
Монастырь ты мой, белокаменный,
И во мне теперь стонут по-чёрному
Купола твои золочёные.
Рыл пятьсот нынче здесь пропивающих,
Охраняют Монастырь от охраняющих.
Там и мент один, тоже пьянь, поди.
Нет хозяина, прости Господи!
Где стояли леса, там одни столбы,
Эх, проклятого буржуина бы.
Он помог бы нам из милосердия,
Там ж столовая в келье Сергия!
Припев.
Но стоит Монастырь на зло всем врагам,
Гордо свой хребет подарив ветрам.
Лишь стенания стен, зов утробный их,
Что наделали, люди добрые?
Древовидный вид
