Чужая боль - она легка.
Да только от того - не проще.
И мысли, как белье, полощут
Порывы ветра. Облака
Из недописанных стихов,
Из недосказанного нынче
Судом - почище, чем у Линча,
Предъявят тысячи грехов,
Когда придет последний срок,
И будет каждому - по вере…
Готов ли ты судьбу отмерить,
Строкою выплатив оброк
На много-много лет вперед
За то, что пережил? Уверен?…
Что ж отголосками истерик
Заполнен сердца серый лед?
Ну да, ты вовсе ни при чем…
Ты ни на йоту не виновен..
Но, заскорузлая от крови,
На плечи падает плащом
Чужая боль… примерь покрой –
Фасон знаком, оттенок - чуден,
А как идет поэту, люди!..
Поляны окропил холодный свет луны.
Чернеющая тень и пятна белизны
застыли на песке. В небесное сиянье
вершиной вырезной уходит кипарис.
Немой и стройный сад похож на изваянье.
Жемчужного дугой над розами повис
фонтан, журчащий там, где сада все дороги
соединяются. Его спокойный плеск
напоминает мне размер сонета строгий;
и ритма четкого исполнен лунный блеск.
Он всюду — на траве, на розах, над фонтаном
бестрепетный, а там, в аллее, вдалеке,
тень черная листвы дробится на песке,
и платье девушки, стоящей под каштаном,
белеет, как платок на шахматной доске...
Как сладостный орган, десницею небесной
Ты вызван из земли, чтоб бури утишать,
Живым дарить покой, жильцам могилы тесной
Несбыточные сны дыханьем навевать.
Твоих зеленых волн прибой тысячеустный,
Под сводами души рождает смутный звон,
Как будто моряку, тоскующий и грустный,
С родимых берегов доносится поклон.
Как будто в зыбях хвой рыдают серафимы,
И тяжки вздохи их и гул скорбящих крыл,
О том, что Саваоф броней неуязвимой
От хищности людской тебя не оградил.
Накинув тончайшее кружево лжи
на волосы... узел не туго, сзади...
вмещаю свою и чужую жизнь
в размер ежедневников и тетрадей...
Невинная ложь, никакого греха -
своей же души изучаю грани...
Сегодня я буду в своих стихах
принцессой, а завтра - последней дрянью...
И может быть, кто-то прочтет МЕЖДУ СТРОК
о том, кто я есть, и вздохнет: "Однако..."
Я так перед миром снимаю блок,
утратив способность не в рифму плакать...
Находилось немало причин
обнимать нелюбимых мужчин,
извлекать миллионы личин из бутылки шабли...
Зажигает вечерний неон
шумный город, а рядом не Он -
и влияние важных персон сведено на нули...
Бьются в венах вина и тоска...
Ложь несносна, а правда горька...
Прокляну и меха, и шелка, да уйду в никуда...
В навсегда заколдованный круг,
что связал лихолетьем разлук
теплоту окольцованных рук... не на ночь, на года...
На порогах иных королевств
в переборах гитар благовест...
славит судьбы счастливых невест... А в душе у меня
неизменно тревожный набат...
Сердце плачет... А кто виноват?...
Невозможно вернуться назад, чтобы что-то менять...
.................................................. ....
Улыбнусь и найду сто причин
обнимать нелюбимых мужчин...
Послевкусие счастья горчит, словно капли шабли...
Зажигает вечерний неон
шумный город, а рядом не Он...
...и жестокие боги на трон не того возвели...
Я больше тебя не слышу... Минорные полутоны
пронзительней плача скрипки... от слова до слова - больно...
Взаимных обид - два кома... Срываюсь на крик: "довольно!"
А после шепчу: "...как знаешь... суди по иным законам,
чем судишь себя и прочих..." Предательски губы дрогнут...
Расплакаться?... Пусть другие за жалостью тянут руку!...
А я улыбнусь, как будто мы всё же нужны друг другу...
вот только в ладони сжатой неверные хрустнут догмы,
что мы поснимали с неба... Остаться неприрученной -
шикарный каприз... пусть даже от этого только хуже...
Из домыслов и догадок плети паутину кружев:
премиленькая вещица - приманка для кошки черной,
что нам перейдет дорогу... Ей так надоело с крыши
беспомощно, безучастно смотреть на чуднОе счастье...
Признай без вины виновной, но помни - не в нашей власти
оспаривать приговоры...
...Ты больше меня не слышишь...
О ЛЮБИТЕЛЕ СОЛОВЬЕВ
Я в него влюблена,
А он любит каких-то соловьев...
Он не знает, что не моя вина,
То, что я в него влюблена
Без щелканья, без свиста и даже без слов.
Ему трудно понять,
Как его может полюбить человек:
До сих пор его любили только соловьи.
Милый! Дай мне тебя обнять,
Увидеть стрелы опущенных век,
Рассказать о муках любви.
Я знаю, он меня спросит: «А где твой хвост?
Где твой клюв? Где у тебя прицеплены крылья?»—
«Мой милый! Я не соловей, не славка,
не дрозд...
Полюби меня — ДЕВУШКУ,
ПТИЦЕПОДОБНЫЙ
и
хилый... Мой милый!»
Голова – последний одуванчик,
осень дунет – нету головы…
Ты грустишь, далёкий взрослый мальчик,
тот, с которым мысленно – на Вы.
Я грущу. И спелись наши грусти
и поют, минорами сплетясь.
Мне ли останавливать? Да пусть их
пухом одуванчика летят…
Мир был юн – когда мы были юны,
И плодом по осени созрел.
Жизнь рвала календари и струны –
Жил ли тот, кто в жизни всё успел?
В нас есть то, что нужно нам на свете,
Эта осень музыкой полна…
Бережно в руках садовник-ветер
Нашей грусти носит семена.
Затрубили рога и охота летит,
отпустили собак с поводков егеря,
а буланая тщательно делает вид,
что её скакуном называют не зря,
и каурая, евшая вволю овса,
седока понесла как крылатый Пегас,
промелькнули поля и реки полоса,
и из леса, в судьбою назначенный час,
выгоняют его. В белой пене клыки,
в кровь изодраны злыми кустами бока...
И по знаку холёной хозяйской руки
егеря оставляют в покое пока
не подъедут они. Чтоб увидеть финал,
разогреть голубую холодную муть,
что по венам сегодня у них разогнал
этот волчий, засадой оконченый, путь.
Волк сражается. Что ему делать ещё
если дикий, свободный, покинутый лес,
когда шавки вцепились в кадык и плече,
за вонючими шкурами сразу исчез?
А когда он на миг поднимает глаза,
ослабев, и не в силах рычать или выть,
за мгновенье до смерти врагам рассказать:
«Никогда не узнаете как это — жить!» -
этот взгляд заставляет дрожащих зевак
разворачивать сытых своих лошадей...
Волк, в последнем прыжке, улыбается так,
словно видит насквозь этих глупых людей.
Линейный вид
