[tianwan]

...
Но потом он увидел реальный шанс взять власть. И снова – до боли знакомая картина, чуть не буквально совпавшая через сто с лишним лет.
Охваченные рев. энтузиазмом, волонтеры со всей Франции стекались в Париж. Но кроме действительно убежденных романтиков, в отрядах находилось и немало отребья, которым воевать не очень хотелось. Да и в самом Париже было немало того самого «народа».
Именно Робеспьер и его соратники взбаламутили массу и прямо направили ее на штурм существующей власти. Причем Макс сам прекрасно понимал, что только отряды волонтеров дают шанс революционерам, только они могут продавить якобинцев во власть («если они, федераты, удалятся отсюда, не успев спасти отечество, все погибло»). Разумеется, под спасением отечества понимался захват власти якобинцами.
В общем, бунт удался (причем сам вождь благополучно отсиживался в Разли…, тьфу, на квартире). Монарха свергли и заключили в тюрьму. Истеричная толпа ворвалась в тюрьмы и зверски убила всех находившихся там контрреволюционеров. К чести Дантона, он не участвовал в кровавой вакханалии, творившейся несколько дней в Париже. Демулен проболтался об истинной причине и цели своего участия: «этот кровавый день должен был для нас обоих кончиться нашим возвышением к власти или к виселице». Робеспьера «избрали» членом Генсовета Коммуны, а затем – первым депутатом Конвента от Парижа.

Причина бешеной популярности Робеспьера в это время, на мой взгляд, была еще и в следующем: люди в эти сентябрьские дни в некоем помрачении ума творили ужасные вещи, за которые им потом, при некотором протрезвлении, стало стыдно и мерзко. Но тут появляется человек, который говорит им: ничего, все нормально, все правильно вы сделали. Все эти мерзости – вовсе и не мерзости, вы действовали как суверены, вы только сопротивлялись тиранам и угнетателям, ваше дело – святое дело.
И те, в ком еще оставались совесть, стыд, убеждались, что совесть – это химера, верили вождю, верили в эти нелепые заклинания - потому что хотели верить.

Собрался Конвент. И теперь уже громче всех слышался там голос Робеспьера. Ибо за ним была и организация профессиональных революционеров – якобинцы, и уличная парижская толпа, и оставшаяся в Париже часть волонтеров – сволочь, которая ну никак не хотела идти на войну, а вот побузить, пограбить…

Встал вопрос: что делать с королем? Кое-кто из вменяемых и не очень революционеров, в т.ч. порядочный Дантон и даже молодой отморозок Сен-Жюст, требовали суда над Людовиком. Но Робеспьера, опьяневшего и осатаневшего от раскрывшихся перспектив, уже несло: этот юрист требовал казни короля без суда и следствия на том простом основании, что король – свергнут. Он пошел даже дальше безбашенного Сен-Жюста, который считал главным преступлением Людовика то, что Людовик был королем (хотя впоследствии это революционное соображение якобинцы взяли на вооружение, и часто единственным преступлением казненных было именно происхождение).
Однако революционеры решили, что это уже чересчур. Состоялся фарс суда. Я нисколько не сочувствую этой бесцветной и никчемной личности (и тут никуда без аналогий с последним российским императором), но назвать потоки лжи и демагогии судом ну никак нельзя.
Поскольку в Конвенте не было и не могло быть беспристрастных судей, наивные идеалисты-демократы предложили очевидную для любого сторонника народовластия вещь: передать приговор на решение народа, сиречь провести плебисцит. Советские историки пишут, якобы тем самым депутаты Конвента пытались спасти жизнь бывшему королю. Вот уж чушь-то. Да они просто пытались соблюсти хоть видимость закона, пусть революционного (т.е. – приспособленного к сиюминутным обстоятельствам), но – закона. Вряд ли депутатам была нужна жизнь этого г-на.
Но Робеспьер, Сен-Жюст, Марат не были уверенны в том, что народ правильно решит: в тех условиях трудно было манипулировать всем народом. А вот Конвентом – да запросто. Поименное голосование + небольшая толпа отморозков на улице = смертный приговор бывшему королю. Хотя даже в условиях смертельной опасности почти половина членов Конвента проголосовала против казни – перевес был в 7% (387 против 334).

В общем, казнили Людовика нашего. Популярность Робеспьера возросла до небес.

А только вот жрать почему-то было все меньше. И крестьяне – мало того, что бунтовали теперь уже против рев. власти – так еще и хлеб прятали. Восстали Вандея, Нормандия, Бретань. Войска отступали. Запуганные комиссарами Конвента офицеры и генералы либо сдавались противнику, либо просто дезертировали.
...